Продано! Искусство и деньги - Страница 63

Заключение. О цене искусства

Истинный художник помогает миру открывать мистические истины.
Брюс Науманн (1967)

Вернемся к исходному пункту наших рассуждений, к истории нищего Мирлифлора и миллиардера Сократоса. Когда Сократос под шумные аплодисменты публики держит в руках портрет Моны Лизы, он на мгновение предается иллюзии собственного бессмертия. В разгар вечеринки, которой он отмечает пропажу дорого застрахованной картины, гости в анархическом восторге уничтожают прочие художественные произведения. Сократос колеблется между смехом и плачем, между радостью от лучшей сделки в его жизни и сомнением, не потерял ли он нечто бесценное. Но что же это за бесценное, если в капиталистическом обществе оно только тогда обретает значимость, когда имеет некую цену?

Вопрос, вставший перед Сократосом, пронизывает искусство с тех пор, как для него появился рынок. Ведь внутри каждого художественного произведения, бурно одобренного рынком, сверкают деньги. Является ли произведение искусства чем-то большим, нежели эстетическая акция, от которой избавляются, как только начинает падать ее курс? Что это за ценность, подверженная резкому падению цен? Существует ли вообще такая ценность? Или она лишь иллюзия человека, неспособного примириться с тем, что ценности, в которые он верит, всегда создаются им самим? В экономике представление об истинных ценностях облекается в такие понятия, как «справедливая стоимость», «фундаментальная стоимость», «инвестиционная стоимость». Экономикой подразумевается существование ценности, независимой от любых относительных оценок. Эта ценность заложена в самой вещи, а не в том, как оценивает ее рынок или другая система. Она не основана ни на культурном одобрении, ни на экономическом обмене. Она существует независимо от praise, prize или price. Она – priceless.

Традиционное японское искусство ксилографии называется укиё-э, картины изменчивого мира. За этим названием стоит представление о том, что все явления мимолетны, и только в сознании наблюдателя мгновение обретает длительность. Марсель Дюшан тоже знал, что произведения искусства живы только тогда, когда кто-нибудь их созерцает и запечатлевает в своей душе. До той поры они мертвые артефакты, не способные ни породить бренд, ни активизировать пересуды покупателей и суждения экспертов, ни запустить лавину ценообразования. Представление о бытии, порожденное в наблюдателе художественным произведением, вот его подлинная ценность. Только в тот момент, когда проскакивает искра и работа оживает в ее зрителе, искусственное становится искусством. Только тогда проявляется магия, способная обогатить наше восприятие. Первооткрыватель этого опыта – художник. Своей неоновой спиралью «The true artist helps the world revealing mystic truths» («Истинный художник помогает миру открывать мистические истины»)

Брюс Науманн в 1967 году выразил суть предназначения художника. Притязание на глубокую истину и экзистенциальный опыт, которое таким образом (и не первым в истории искусств) сформулировал американский художник, и в эпоху тотального потребления, медийного потока картинок, стремительно развивающихся трендов и спекулятивного использования искусства остается в силе как фундаментальное требование к творчеству.

Однако сегодняшний художественный рынок держит наготове и другое послание. Ведь феномен спекуляции и рекламы существует в контексте глобальных общественных изменений. Размах цен, эрозия середины и концентрация внимания рынка на немногих победителях, словно увеличительное стекло, обнаруживают тенденцию, которая в ближайшие годы может стать преобладающей: растущее в нашем обществе неравенство. К тому же многое из того, что происходит в неопределенном пространстве между искусством и деньгами, – прекрасный материал для криминальных романов. В серых зонах художественной жизни уютно, как в бассейне с акулами. Здесь, рядом с коллекционерами, торговцами и экспертами, резвятся налоговые махинаторы, отмыватели денег, фальсификаторы, воры и скупщики краденого. Интерпол оценивает мировой оборот украденных предметов искусства в сумму от 2 до 4,5 миллиардов долларов в год. На таможенном складе Женевы размером в двадцать футбольных полей, где хранят свои ценности два крупнейших аукционных дома, Christie’s и Sotheby’s, лежат и нелегально приобретенные либо оплаченные «черными» деньгами произведения искусства, чьи владельцы полагаются на прагматизм швейцарцев и сохранение тайны их банками. В Германии, по оценкам экспертов, более половины сделок в торговле искусством финансируется из незаконных источников. Граница между дозволенными и запрещенными манипуляциями расплывчата, а нарушение ее доказывается с трудом. Ибо обратной стороной хваленой секретности торговли искусством является пресловутая мутность. В торговле искусством не только выставляют напоказ, но и скрывают, утаивают и умалчивают. Аура искусства на художественном рынке тоже играет двусмысленную роль – роль величественного повода осуществить неосуществимое и обратить поистине бесценное в звонкую монету. В конечном счете, художественный рынок – это не эхолот для глубинных измерений искусства, а барометр его продажности. Его игроки своим одобрением или осуждением определяют, как перемещаться центру тяжести по скользящей шкале между искусством и деньгами. В искусстве тут дело или в деньгах? В Быть или Иметь? На этот вопрос каждый должен ответить сам и таким образом бросить гирьку своего решения на весы художественного рынка. Сколько ни заверяй, что покупаешь только то, что нравится, рост цен свидетельствует о том, что ты покупаешь то, что и все остальные. Между тем, воспринимать искусство как искусство, значит выбирать то искусство, которое любишь. Эта свобода и есть истинная роскошь искусства.