Продано! Искусство и деньги - Страница 52

Искусство – давайте прислушаемся к этому слову. Чувствуете, как его звучание доносит отголоски той ауры, которая окутывает нас при созерцании великого шедевра? Аура искусства нисколько не утратила своей яркости. Не оправдались опасения Вальтера Беньямина, что воспроизводимость искусства заставит ее поблекнуть. Напротив, подобно тому, как преумножили славу «Моны Лизы» ее бесчисленные копии, репродукции, фотоальбомы, видеофильмы и DVD разносят благую весть искусства по миру рынка, бесконечно преумножая алчность.

Что такое искусство? Ответами на этот вопрос заполнены библиотеки. Занимательнейшие определения принадлежат художникам. Насколько различны они сами и их работы, настолько различаются и их взгляды на искусство. Для Пикассо искусство – «своего рода возбуждение», для Пауля Клее – «подобие творения». Алексей фон Явленский понимает его как «математику», Жорж Брак как «колдовство», Макс Либерман как «ремесло», Ман Рэй считал просто «устаревшим». Одним из ранних определений искусства является его неопределимость, je ne sais quoiiv, как определил французский кавалер XVII века непере даваемую словами красоту некой дамы. Эта неопределимость задолго до авангардизма была осознана немецким философом Георгом Вильгельмом Фридрихом Гегелем: «Связанность особенным содержанием и способом воплощения, подходящим только для этого материала, отошла для современного художника в прошлое; искусство благодаря этому сделалось свободным инструментом, которым он в меру своего субъективного мастерства может затрагивать любое содержание». В самом деле: искусство – сущность трудноопределимая. Оно находится где-то между реальностью и вымыслом. Это сейсмограф и микроскоп, детектор лжи и коктейль Молотова. Это упражнение и экстаз, размышление и просветление. Это поэма и политика. Оно совмещает детскую игру и экзистенциальную серьезность. Оно, как пишет Теодор Адорно, есть магия, избавленная ото лжи, чтобы стать истиной. Будь то ремесленное мастерство, упорядоченный свод правил, исследование неизвестного, религия творчества, противоположность реальности или предельное усилие противостояния смерти – в своем многообразии искусство занимает особое место в нашей культуре.

Если все может быть искусством, определимо ли искусство вообще? Один из ответов принадлежит Карлу Валентину. Искусства нет, сказал он, так как искусство происходит от умения. Но если что-то умеешь, то это не искусство. Ответ Энди Уорхола на вопрос, что такое искусство, прозвучал так: «Art? That’s a man’s name». Иначе говоря, искусства не существует. Художник и арт-система делают некий объект произведением искусства. Все созданные художником произведения, циркулирующие внутри арт-системы, считаются произведениями искусства, даже если вопиют, что таковыми не являются, да и всем сво им видом утверждают обратное. Художники снова и снова обсуждают эту запутанную ситуацию. Пьеро Мандзони возносил будничные предметы на музейный постамент, ставил подписи на людях и провозглашал искусством свои эксперименты. Бен Вотье снабдил обыкновенную картонную коробку надписью «подлинник» и тем причислил к произведениям искусства. В то же время все предметы или жесты, находящиеся за пределами арт-системы, ею как искусство не воспринимаются, какими бы эстетичными, вдохновенными или провокационными они ни были. Электроизолятор из зеленого стекла остается функциональной частью электросети, изображение тигра в школьном учебнике – учебной иллюстрацией, выставка консерв ных банок в супермаркете – расстановкой товара. Тому, кто ищет вдохновения, эстетики или провокации, не обязательно обращаться к искусству. Их можно найти повсюду – мир полон таким добром. Но эти объекты, пусть они с виду совершенно неотличимы от так назы ваемых истинных произведений искусства, не способны приобрести ни художественного значения, ни соответствующей ему денежной ценности. Напротив: семидесятисемилетний француз, который в Центре Помпиду отбил молотком кусок от писсуара Марселя Дю шана, был приговорен к штрафу в 214 тысяч евро за нанесение ущерба имуществу. Даже когда он выдвинул в свою защиту, что сам является художником и поступил в полном соответствии с духом дадаизма, содеянное им было все равно оценено не как искусство, но как святотатство, не как создание стоимости, а как ее уничтожение. То, как Джейк и Динос Чепмены разрисовывают офорты Франсиско Гойи из цикла «Бедствия войны», наоборот, считается произведениями искусства, за эти переделки на художественном рынке теперь просят больше, чем за сами офорты Гойи. С точки зрения искусствоведов, братья-художники перенесли ужасы войны в настоящее время и тем самым выявили новое эстетическое понимание темы. Как бы ни было схоже моральное потрясение, которое вызвали у художе ственной публики клоунские маски и звериные головы на знакомых офортах, с оцепенением перед лицом изуродованного писсуара – по правилам искусства один акт вандализма встречается одобрением, другой – осуждением. Братья Чепмены точно так же, как безымянный француз, нарушили табу неприкосновенности оригинала. Но то, что в реальной жизни – тяжкое преступление, в искусстве – удачная стратегия, с тех самых пор, как Роберт Раушенберг стер рисунок Виллема де Кунинга, символическим жестом столкнув с пьедестала божество искусства.

Провокации. Марсель Дюшан

Если художника признали, он может делать все, что хочет, – результат всегда посчитают произведением искусства. Доказательство тому еще в 1913 году своими readymades предоставил провокационный гений авангарда Марсель Дюшан. Он брал готовое промышленное изделие, в соответствии с художественным замыслом переделывал его в произведение искусства, добавлял противоречащее логике предмета название и завершал работу собственной подписью. Новизну, оригинальность, аутентичность – все общепринятые характеристики художественного произведения – он отвергал. Пикассо тоже провозглашал, будто важно не то, что делает художник, но то, кем он является. Художник, силой своего художественного умысла, способен вдохнуть искусство практически в каждый предмет. Прославивший Дюшана писсуар 1917 года, получивший название «Фонтан», вдохновил на аналогичные выдумки многих художников вплоть до Дэмиена Херста. Согласно опросу пятисот деятелей искусства перед вручением премии Тернера 2004 года, это первичное творение художественной провокации было названо самым значительным произведением современного искусства, обогнав работы Пикассо, Матисса и Уорхола. Дюшан задался вопросом, можно ли создать объект, не являющийся искусством, и ответил на него своими readymades. Тот факт, что работы Дюшана рассматривают с тем же восторгом, что и произведения искусства, означает, по-видимому, то, что художник сформулировал следующим образом: «сорвалась моя попытка полностью отменить искусство». Без священных правил искусства и следующих этим правилам верующих подобные предметы теряют всякий смысл и значение. Смысл и значение, а следовательно денежную ценность, они приобретают только на территории искусства. Подобно магии или религии, искусство обретает силу в том, что являет собой последовательную систему, приверженцы которой своим повиновением поддерживают в ней жизнь. Для неверующего гостия – обыкновенная облатка, а для католика – Тело Христово. Для знатока искусства писсуар – гениальное произведение искусства. Напротив, для профана это не более чем сантехническое устройство, его цена и перешептывающиеся перед ним знатоки будят в нем смутное подозрение, что дело не обошлось без колдовства. И это не далеко от правды. Ведь магия, по мнению антрополога Марселя Мосса, есть не что иное, как «коллективная убежденность, в природе которой лежит то, что она в состоянии преодолеть всякую пропасть, отделяющую явление от умозаключения».